Брайан не спеша шел по безлюдным дорожкам парка рядом с... В этом вся проблема. Он воспринимал «Белый Ветер» как дом, не как больницу или... Многие из тех, кто здесь находились, соревновались в уничижительных названиях для этого заведения, а для него это был его единственный дом в последние 11 лет... Хоть и помнил он из них разве что последние  шесть-семь.
То, что теперь предстояло называть «домом» не будило никаких воспоминаний.  Когда он впервые в сопровождении доктора Фломеля вошел в пропахшую пылью гостиную – то ничего не почувствовал. Совершенно ничего. Он помнил гостиную их дома светлой и солнечной, помнил персиковые шторы на окнах, сливочно-желтый рисунок обоев, яркую обивку дивана, всю в пятнах от их с Беллой чумазых ладоней... Доктор Фломель сказал, это потому, что родители все поменяли, когда еще были живы, а Брайан иногда боялся, что все его воспоминания о доме -  это просто выдумка, а дом всегда был таким, просто он этого не помнит. Он не пытался объяснить эту запутанную даже для него мысль доктору Фломелю – это можно только почувствовать, а доктор не умеет. Никто не умеет. От этого до сих пор не по себе, до сих пор, хотя пора уже привыкнуть. Доктор Фломель так долго учил его осознавать собственные чувства и облекать их в слова, догадываться о чувствах собеседника… Брайан старательно учился считывать по крохам, по неуловимым движениям глаз, интонации голоса или положению тела ту информацию, которой так не хватало, чтобы понять... Он поежился.
Мысль о том, что завтра привычная жизнь кончится – пугала. И даже не отсутствие рядом сестер и других пациентов – он мало кого из них замечал, и чаще всего они лишь раздражали. Побыть одному хотелось куда чаще, чем представлялась такая возможность.
Конечно, непривычно будет самому делать для себя все то, что раньше делал персонал клиники, но на последних сеансах доктор Фломель посоветовал разделить каждое пугающее действие на элементарные шаги, и оказалось, что с покупкой продуктов и прочей непривычной суетой вполне можно справиться, и к тому же всегда можно нанять кого-то, кто будет помогать. (Его счет в банке – наследство родителей - позволял нанять даже круглосуточную сиделку, но доктор Фломель советовал этого не делать)
Не заглядывать в будущее он тоже уже научился – если точнее, то жить сегодняшним днем, текущим моментом, и запрещать себе даже на секунду задаваться вопросом «зачем?». Не так уж это сложно, на самом деле, особенно если помнить тот, самый черный год, когда его дважды вынимали из петли (эта мысль, как всегда, вызвала легкое, почти незаметное, сожаление – но некому было почувствовать его невесомость и то, как Брайан почти сразу и почти искренне отогнал его прочь)  и пичкали антидепрессантами. Лучше не надо.
Вчера он снова был в том доме, на этот раз в сопровождении медбрата-практиканта, которого почти не замечал. Благодаря нанятой по совету доктора Фломеля (и с помощью секретаря клиники) уборщице, в доме стало куда меньше пыли, больше света и открытых дверей. Но не смотря на все это, Брайан не чувствовал себя причастным ни к переменам, произошедшим в доме, ни к самому дому.
Впрочем, какая разница, где жить, где просыпаться утром и засыпать вечерами, среди каких стен читать, учиться, думать, бороться...
Как неправильно, что нет никого, кто бы способен был  до конца почувствовать весь этот сумбур, царящий в его голове... в одиночку с ним не разобраться, собственный мысли кажутся такими же неразборчивыми, как шум ветра в листьях. Брайан смутно чувствовал, что даже доктор Фломель может лишь догадываться о его мыслях и чувствах – и пусть догадывается он довольно точно, почувствовать то же самое он никогда не сможет.
Взглянув на часы, Брайан все-таки повернул к зданию клиники, задумчиво глядя под ноги. Лицо его было непроницаемо-спокойно - со стороны, как всегда, было похоже, что молодой человек наслаждается прогулкой.